Version originale du texte de Gasan Guseinov (chapitre 6)
Voir la traduction de Bérengère Darlison, URL :
*
1ОДНА ШЕСТАЯ: ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО, ИЛИ ГЛОБАЛЬНЫЙ ОРГАНИЗМ
2Попытка удержать центральную проблему, общую для СССР и России: любая карта их— не географическая и не политическая, но геополитическая карта; другими словами — идеологическая метафора карты; ею трудно воспользоваться в практических целях ориентации1.
3Как идеологический объект карта СССР образовывала конструкцию: звезда с лучами2. Структура этого пространства — звезда Спасской башни и стянутая ее лучами периферия — переда ется ключевыми паремиями советского времени:
4От Москвы до самых до окраин,
С южных гор до северных морей
Человек проходит как хозяин
Необъятной Родины своей3.
5Ходят в небе самолеты,
Всюду флагов алый шелк
Октябрю сегодня, братья,
Двадцать первый год пошел.
6Над Кремлем сияют звезды,
Звезды встали над Кремлем.
Все границы, все местечки
О т врагов убережем4.
7Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся советская земля5.
8Отдаленные [стало быть, от Москвы] районы Сибири и Даль него Востока6:
9[...] Ты пу степи, ты пу лесу,
Ты к тропикам, ты к полюсу
Легла родимая, необозримая,
Несокрушимая моя!
10Нам нет преград ни в море, ни на суше,
Нам не страшны ни льды, ни облака.
Пламя души своей, знамя страны своей
Мы пронесем через миры и века.
11[...] Создан наш мир на славу,
За годы сделаны дела столетий.
Счастье берем по праву
И жарко любим и поем, как дети,
12И звезды наши алые
Сверкают небывалые
Над всеми странами, над океанами
Осуществленною мечтой7.
13В России нет дорог —только направления8.
14Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва9.
15Динамика советского пространства — постоянное расширение и постоянное растворение границ — при сохранении нерушимой прочности пограничного столба, выступающего в роли младшего брата главного погранстолба страны — Спасской башни Кремля. Подчеркивая, что Страна Советов занимает одну шестую часть суши, идеологический человек должен был додумывать эту мысль до конца, полагая желаемым и естественным постепенное увеличение этой доли. В представлении об истории как о поступательно-целесообразном развитии не было противоречия с представлением о так называемых исторически сложившихся границах, ибо всякое новое расширение могло быть истолковано и истолковывалось либо как восстановление исторической справедливости, либо как исполнение исторических (вековых) чаяний того или иного народа. Ясно, что в первом случае историческое — это границы ’пусть и недавно, но принявшие теперь окончательный вид’; во втором — ’издавна лелеемые и вот только теперь исполнившие ся мечты’. Такая семантическая динамика представлена соответствующими паремиями советского времени:
16Для интернационалиста вопрос о границах
второстепенный10;
17Те или иные уголки нашей необъятной родины11;
18Наши нивы глазом не обшаришь,
Не упомнишь наших городов12;
19Мой адрес не дом и не улица,
Мой адрес Советский Союз;
20По площади наша республика (край) равна Бельгии, Голландии и Франции вместе взятым13;
21— С кем граничит Советский Союз?
—А с кем хочет, с тем и граничит14;
22Шестая [часть] мира15;
23Шестая часть земли
с названьем кратким «Русь»16.
24Словесный мотив за несколько десятилетий набил носителям языка порядочную оскомину, и вот по окончании советской истории появляются стихи, сближающие идеологическую пропорцию одна шестая с другой, за которой с неприятной неожиданностью встает уже не словесный, но химический наркотик — водка17:
25Да я и не сплю,
листая
журнал от конца к началу
и думая мало-помалу,
что значит одна шестая
в сравненье с одной двадцатой -
объема и веса мерой,
примерно равной бутылке
проклятой
белой18.
26Революционная романтика пересечения границы в порядке экспорта революции и с целью укрупнения доли коммунизма отлива ется в стихи, сопровождавшие несколько поколений носителей языка:
27Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях
И «Яблочко»-песню
Держали в зубах. [...]
28Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать19.
29Но мы еще дойдем до Ганга,
Но мы еще умрем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя20.
30Через семь десятилетий мотив расширения державы раздваивается. Одни иронически переосмысливают советскую историю как неудачный пример, держась за идеологический ориентир:
31Мы ехали шагом, мы мчались в боях,
мы ровно полмира держали в зубах,
мы, выше чернил и бумаги,
писали свое на рейхстаге.
32Свое — это грех, нищета, кабала.
Но чем ты была и зачем ты была,
яснее, часть мира шестая,
вот эти скрижали листая21.
33Песня «Яблочко», полмира — Восточное полушарие — в зубах, — все это развитие одного визиотипа глобальной власти, увядающей во времени, подобно священному плоду.
34Родственный образ отечества — ’драгоценной ноши, которую не удалось уберечь’, — встречаем, например, у поэта Бориса Примерова:
35Прощай, простор неповторимый!
По прихоти слепой совы
Остались мы теперь без Крыма,
Без Украины и Литвы. [...]
Молюсь последним синим взглядом
За облик и размеры дней,
Где с ближним зарубежьем рядом
Шли толпы кинутых теней.
Они идут, земные люди,
В страну, которой больше нет.
Прощай, великая держава,
Одна шестая часть земли,
Которую на переправах
Мы сообща не сберегли22.
36Постоветские политические деятели стараются восстановить этот романтический пафос, взывая к политобразованию своих сторонников. Именно такова программа В.Жириновского с его «Последним броском на Юг», где бы «русские солдаты омыли свои ноги теплой водой Индийского океана и навсегда перешли бы на летнюю форму одежды»23. В этой стратегии соединяются отмеченные выше составляющие комплекса Родины в нерушимых границах: ’родная страна велика, ее границы нерушимы, но в ней тесно и холодно’24. Разумеется, партийный деятель и поэт-элегик дают разные ответы на вопрос, как ’уйти от тесноты и холода’;их объединяет, однако, общий образ людей, которые «свой закончили поход»25.
37Нерушимость границ и парадоксальная новая, советская теснота в них отмечались многими художниками, наблюдавшими, как эти границы запирались изнутри:
385.3.1920. Русское искусство — это улица, площадь, город и весь мир. [...] Может быть, и неспроста в России произошла такая революция, и не без следа для творчества пройдет закупорка границ26.
39Страна хоть и велика, но она и должна, по замыслу большевиков, быть несколько тесна для ее жителей, как бы широко ни раскинулись ее границы,
40Чтобы в мире без Россий, без Латвий
Жить единым человечьим общежитьем27.
41Только с уничтожением всех границ прекратится эта стесненность.
42Другой поэт, бесконечно удаленный от приязни к советской идеологии28, сетует на тесноту советского мира из иных соображений — как на путь в пустоту (см. ниже, разд. 12 о пустот ном дискурсе):
43Для наших русых —русичей иль россов —
среди помойных ям и собственных отбросов
мир оказался тесен, и в ничто
они себя спихнуть старались разом29.
44Советский поэт, ожидающий торжества мировой революции, держит под прицелом весь глобус. Приведу целиком поэтическую программу большевиков в представлении Михаила Светлова:
45С утра до заката,
Всю ночь до утра
В снегу большевичит
Мурманский край.
46Немного южнее
Суровой страны
Бока Ярославля
От крови красны.
47А дальше к востоку
Встречает рассвет
Верблюжьей спиною
Уральский хребет.
48Эльбрус на Кавказе
Навстречу весне
Грузинскую песню
Мурлычет во сне.
49Земля под прицелом,
Под пальцем курок:
Житомир - на Запад,
Ейск - на Восток...
50Шумит над Китаем
Косая гроза,
Я вижу сквозь жерла
Косые глаза.
51Я вижу, я вижу:
По желтой стране
Китайский Котовский
Летит на коне.
52Котовский к Шанхаю
Летит и летит,
Простреленным сердцем
Стучит и стучит.
53Друзья! Собирайтесь,
Открыты пути.
Веселая песня,
Смертельный мотив!
54Но есть еще Запад
За нитью границ,
Там выцвели вспышки
Походных зарниц.
55Там пулями грозы
Еще не шумят,
Народные бунты
Под Краковом спят.
56Но только лишь мертвый
Трубач заиграл -
Котовский на Запад
Коня оседлал.
57Вельможная Польша
Не сдержит напор,
Стоит на коленях
Варшавский собор.
58Шумит над Парижем
Потоком камней
Последняя паперть
Взметенных церквей.
59Земля не устанет
Знамена носить…
Веселая песня,
Военная прыть!
60Простреленным сердцем
Котовский стучит.
И песня с Востока
На Запад летит30.
61Фактура нарисованной здесь карты экспорта революции визиотипически соединяет элементы узнаваемости политического плаката («желтизна и косые глаза Китая», «вечно скачущий конь Котовского») со следами карикатурного зооморфизма («Урал-верблюд»). Но она не является чем-то новым. Всего за десять лет до Светлова десятки поэтов Европы расцвечивали эти мотивы, в том числе и во вполне пацифистских целях31.
62Задерживаясь на плакатной фактуре разработки этого мотива у советского поэта, приведу в pendant к нему стихотворение поэта —современника Светлова, но, в отличие от него, эмигранта. Арсений Несмелов следующим образом воспринимает китайцев, которые по ту сторону идеологической границы воспеваются как «братья навек»:
63А в деревнях, у детворы
Раскосой, с ленточками в косах,
Вновь по-весеннему остры
Глаза, кусающие осы32.
64Но вернемся от антропологической фактуры к карте и идеологии. Помнившие, что за пятьдесят лет географические контуры революционной романтики протянулись в Северном полушарии от Кубы и Никарагуа до Северной Кореи, постоветские радикалы национального или коммунистического толка — Виктор Анпилов, Владимир Жириновский или Эдуард Лимонов-Савенко — сокрушены угасанием воодушевления, выгоранием флагов, которые, вопреки надеждам М. Светлова, «устала носить земля».
65Приведу еще один пример парадоксального соединения советского глобализма с изоляционизмом из поэмы Бориса Корнилова «Тезисы романа» (1932—1933):
66И если ночью вдруг из-за границы
потянет сладким, приторным дымком,
война на наши села и станицы
через границу налетит рывком. [...]
Танкисты,
дегазаторы,
саперы,
кавалеристы,
летчики,
стрелки —
запрут страну свою на все запоры,
войдут во все земные уголки33.
67Карта экспорта революции, или даже карта перманентной революции, представленная поэтом 1920-х годов, и способ борьбы за нее, описанный поэтом 1930-х, —уже чужие для постоветского политического истеблишмента, чьи интересы сузились до размеров собственного государства, правда, очень большого государства. Но вместо построения с боя «Земшарной Республики Советов» (Павел Коган)34 приходится сосредоточиться на собирании и сохранении рассыпавшейся и продолжающей рассыпаться дальше империи. Однако «когнитивная карта», закрепленная революционным поэтом, осталась у политических деятелей прежней. В ее архаичности можно наблюдать развитие, например, важного для Жириновского мотива «молодых волков демократии». Так, в стихотворении Арсения Несмело- ва «Пять рукопожатий» (1931) молодыми волками представлена вся эмигрантская поросль, разъезжающаяся от родителей учиться:
68[...] Кто осудит? Вологдам и Бийскам
Верность сердца стоит ли хранить?…
Даже думать станешь по-английски,
По-чужому плакать и любить.
Мы —не то! Куда б ни выгружала
Буря волчью костромскую рать,
Все же нас и Дурову, пожалуй,
В англичан не выдрессировать.
Пять рукопожатий за неделю,
Разлетится столько юных стай !…
…Мы —умрем, а молодняк поделят
Франция, Америка, Китай35.
69По Жириновскому или, точнее, согласно гербу Либерально-де мократической партии, эта громадная Россия предстает в никогда не имевших места границах, одновременно включая Польшу, Финляндию, Туркестан и Аляску, ко времени утверждения России в Туркестане давно уже проданную американцам (ил. 35)36. Несмотря на захватывающий простор, эта Россия должна быть, однако же, по выражению Жириновского, «с запашком портянок»37. Не исключено, что и «запашок портянок» — след романтической энергии 1930-х годов:
70Мое поколение —это зубы сожми и работай.
Мое поколение —это пулю прими и рухни.
И если соли не хватит — хлеб намочи потом,
Если марли не хватит —портянкой замотай тухлой38.
71Детским картографическим подмалевком предания Жириновского можно считать идеологемы добровольного присоединения, воссоединения, пути и первопроходства —эвфемизмов для обозначения роста империи за счет вновь завоевываемых колоний. Так, в легенде к школьному атласу по истории СССР для 5-го класса все войны названы «походами» или «совместными действиями против захватчиков». Касательно расширения империи применяется следующая терминология:
72Киевская Русь в IX—XI веках: с окружающим миром связана исключительно «торговыми путями»;
Образование и расширение Российского государства (XIV — первая половина XVI века): показаны земли, «присоединенные к Московскому княжеству»;
Российское государство вXVII веке (европейская часть): показаны «русские, украинские и белорусские земли, воссоединенные с Россией»;
Российская империя в XVIII веке (европейская часть): показаны «земли, вошедшие в состав Российской империи после войны со Швецией», и «земли, вошедшие в состав Российской империи вXVIII веке.»;
Территориальный рост России с середины XVI века до 1914 года: на карте Российской империи показаны «земли, вошедшие в состав России» за три столетия, а также «пути русских землепроходцев».
73Итоговая, или, по той же терминологии, исторически сложившаяся, Россия мыслится и видится поэтому в естественных, или органических, границах, которые послушно укладываются в склад ки гор и сопровождают бег рек (ил. 36—38). Естественная, природная зелень роста тождественна колориту карты39.
74При всей разнородности разобранных выше концептов: ’органичности’, ’естественности роста’и — ’глобальности’, ’всемирности’ и ’планетарности’ России и СССР, —оба эти измерения были укоренены в советском сознании в едином визиотипе. В смертельно серьезном или шутливом контексте ’глобальное’ и ’органичное’ сходятся в образе сверхчеловека, гиганта, стоящего на карте, или атланта, держащего на плечах глобус (вместо неба, традиционно изображавшегося в виде сферы). На заре советского мира этот сверхчеловек мог быть Рабочим, Лениным или Сталиным, к закату СССР личные черты мало-помалу стираются:
75Землю всю охватывая разом,
видел то, что временем закрыто40.
76Живет не человек — деянье:
Поступок ростом с шар земной41.
77Врага окружая огнем и кольцом,
медлительны танки, как слизни,
идут коммунисты, немея лицом, —
мое продолжение жизни.
Я вижу такое уже наяву,
хотя моя участь иная, —
выходят бойцы, приминая траву,
меня сапогом приминая.
Но я поднимаюсь и снова расту,
темнею от моря до моря.
Я вижу земную мою красоту
без битвы, без крови, без горя.
Я вижу вдали горизонты земли —
комбайны, качаясь по краю,
ко мне, задыхаясь, идут…
Подошли.
Тогда я совсем умираю42.
Так стою :
Прекрасный, мудрый, твердый, Мускулистый, плечистый.
От земли вырастаю до самого солнца. [...] Так стою:
Я, человек,
Я, коммунист43
78Уже в советское время это планетарное сознание было объектом пародии — если не за свою планетарность, то уж во всяком слу чае за непомерную гордость «первых», «авангарда»:
79А также в области балета
Мы впереди планеты всей44.
80Перестроечные мотивы «задыхающегося глобуса», балансирования на грани бездны более глубокой, чем сам хаос (ил. 39—40), сменяются мотивами «глобальной» же опустошенности страны и ее жителей:
81Мы выпендривались планетарно,
а распались на племена. […]45
82Меня ты выплакала, Россия,
как подзастрявшую в глазах слезу,
и вот размазанно, некрасиво
по глыбе глобуса я ползу.
Меня засасывают, как Сахары,
слезам не верящие города.
Я испаряюсь, я иссыхаю.
С планеты спрыгнул бы, да куда?!46
83Затухание глобальной миссии и скукоживание постоветского мира усиливают в визиотипе. России концепт ’органическое’. То, что на уровне политической риторики представляется поиском вербализуемой, т. е. словесно выразимой национальной идеи, визиотипически предстает как попытка сразу очутиться на горизонте цельной ’телесности’. Словесный продукт такого поиска с лег костью соединяет глобальное и бытовое, как можно было видеть это у Михаила Светлова (разд. 4), а теперь широко наблюдается в любительской поэзии.
84Прошла Россия сквозь огонь.
Ее сынов огнем сжигали.
Ее морили, распинали.
Не слышен был в застенках стон.
85Но зря злорадствуют враги.
Грядет возмездья миг священный.
И к нам придут на пироги
Друзья со всей большой Вселенной47.
86С другой стороны, как раз появление в постоветской России реальных «друзей со всей большой Вселенной» или прежних сограждан по СССР, бежавших в более благополучную часть бывшей империи, усилило ощущение вавилонизации (ил. 41). В этой точке —’нарушен не только привычный ход вещей, но и с детства обещанный мировой порядок’ — воспроизводится схема эмигрантского переживания расставания с родной страной. ’Было два своих мира — ареал родного края и школьная география. Из одно го ты изгнан, вместо другого тебе предоставили совсем другой мир’. Возвращение домой происходит как бы в футляре воспоминания о школьном уроке географии. Так, в стихотворении Алексея Ачаира «Эмигрантка» 1925 года читаем:
87О, мысли, куда занеслись вы
в скитаньях судьбы вихревой!
К обрывистым подступам Лысьвы,
на берег реки Чусовой…
Ты маленькой девочкой учцшь
про Анды, про Альпы…
Вокруг стоят живописные кручи,
родные, как лица подруг.
А там на востоке — Березов
лежит на сибирской земле.
Там снег аметистово-розов,
а зори рубинов алей. [...]
88А дальше, а дальше —как много
людей на Московском тракту!
Идет бесконечно дорога —
в Иркутск, в Забайкалье, в Читу.
Волконская и Трубецкая,
чьи жизни в едино слиты.
«Я тоже хочу быть такая», —
мечтая, подумала ты…
Сбылось. Не Сибирь. Заграница.
Шанхай. Сан-Франциско. Харбин.
Знакомые, прежние лица,
лишь больше морщин и седин. […]
А помните серые кручи
и синюю реку у ног?
А помните, —девочка учит
про Альпы и Анды урок?48